Я ПОЗДНО ПОНЯЛ...

Мать моя была худенькая маленькая женщина с очень мягким и веселым характером. Ее все любили. А она любила меня, для меня жила и работала. Рано овдо­вев, так и не вышла замуж. Я хорошо помню, как она в первый раз повела меня в школу. Мы с ней очень волно­вались. Во дворе школы было очень много взрослых, и все они держались за своих детей. Когда ребятам веле­ли построиться в шеренгу, родители построились вмес­те с ними. Кудрявый учитель, улыбаясь, сказал: «Взрос­лые, отойдите, школьники пойдут в классы без вас». Мать, разжав мою руку, сказала: «Не плачь, возьми се­бя в руки, ты же мужчина» — и подтолкнула меня. Но я очень быстро освоился в новой обстановке и заявил, что буду ходить в школу самостоятельно, и мать по телефо­ну сказала подруге: «Он стал совсем взрослым, в школу ходит один и послал кошку к чертовой бабушке».

Помню, в четвертом классе одна девочка подарила мне живую черепаху. Мне никто никогда не дарил чере­пах, и я очень полюбил эту девочку. Я сделал ей из коры чернильницу в подарок, но она отдала эту чернильницу другой девочке, сказав, что это не чернильница, а «бузня». Дома я, не выдержав, разревелся и рассказал все матери. «Знаешь,— сказала она,— со мной однажды так же было. Это очень больно, и я тоже плакала, но я жен­щина, мне простительно, а ты мужчина, возьми себя в руки». Мне стало легче, и я сразу разлюбил эту каприз­ную девчонку.

Своего отца я не помню, мать одна воспитывала меня. И я не задумывался, легко ей или трудно. Мы дружно и весело жили. Она работала, я учился, в свободное вре­мя мы ходили на лыжах, в театр, а по вечерам любили мечтать о будущем. Она мечтала, что у меня будет сильный характер, и что я буду писателем, а я о том, как буду иметь постоянный пропуск в кино.

Так было до девятого класса. Тут, как говорила мать, меня подменили. Может быть, это случилось потому, что у меня появились новые товарищи, которым мне хоте­лось подражать, но я думаю, что сваливать все на това­рищей не стоит. Мне было 16 лет, и кое-что я уже сооб­ражал.

Я стал вести самостоятельную жизнь. Это выража­лось в том, что я поздно приходил домой, стал плохо заниматься, научился курить и перестал смотреть мате­ри в глаза. Однажды я, возвращаясь в три часа ночи, заметил около своих ворот маленькую фигурку матери. От стыда, что она не спит из-за меня, что сейчас она уви­дит, что я выпил, я прошел мимо, будто не узнал ее.

После десятилетки я в институт не попал, так как, ведя самостоятельный образ жизни, в сущности, не за­нимался. Я пошел работать. У меня появились собствен­ные деньги, но я отдал матери только первую получку.

Однажды я заметил у нее на столике валидол, но я никогда не слышал, чтобы она жаловалась на сердце. Соседи находили, что она в последнее время страшно изменилась, но я, видя ее каждый день, этого не заме­чал, вернее, не хотел замечать.

Так прошел год, наступила весна, и мать стала уго­варивать меня готовиться к экзаменам. Я понимал, что она права, но у меня было маловато воли. Наступил май. Встретил я его хорошо. Два дня праздника с компанией собирались у меня. Мама, все нам приготовив, уходила к подруге. Третьего я уехал с ребятами за город. Уез­жая, забыл оставить матери записку, что не приду ноче­вать.

Пришел домой я четвертого после работы, но ее уже не застал: она умерла третьего вечером, когда в кварти­ре никого не было.

С компанией, которая не нравилась моей матери, я сразу порвал. Настоящих друзей среди них не было, я это сделал без всякого сожаления. Не бросая работы, я стал готовиться к экзаменам и осенью, сдав все на пя­терки, внезапно понял, что радость, которой не с кем поделиться, теряет свою прелесть.

На втором курсе я очень подружился с одним студен­том. Олег был серьезным и добродушным парнем. Глядя на него, я думал, что он понравился бы моей маме. Вос­питанник детдома, он сохранил только смутные вос­поминания о своих родителях, которых потерял в ран­нем детстве.

Я чувствовал страшную потребность рассказать ему все о своей матери, о нашей замечательной жизни до последних двух лет, о том, как я мучил ее и потерял. Слу­шая меня, Олег становился все строже и суровее, один раз он сквозь зубы процедил: «Подлец!» А я, рассказы­вая, вдруг ясно понял, что для того, чтобы убить чело­века, совсем не надо хотеть его убить,— это можно де­лать каждый день равнодушно, не понимая, чем это мо­жет окончиться. Я понял это слишком поздно.

Обычно, когда мы сидели с Олегом у меня, я потом провожал его до метро. В этот вечер он сухо сказал: «Не провожай». Я чувствовал, что могу потерять друга. Больше всего в этот вечер мне хотелось услышать слова: «Не плачь, возьми себя в руки, ты же мужчина».

Через неделю Олег подошел ко мне. «У меня к тебе просьба,— сказал он,— напиши все, что ты мне сказал.

Так, как рассказал, так и напиши. Твоя мама хотела, чтобы ты писал, попробуй для нее...»

Та, кому я посвятил этот рассказ, никогда его не прочтет и не узнает, что я всю жизнь буду стараться стать таким, как она хотела,— я взял себя в руки, ведь я — мужчина.

Е. Ауэрбах из цикла «Маленькие рассказы»